«Малый бизнес обеспечивает доходом до 70% населения»

В определенные периоды в обществе происходят то всплески, то падение интереса к теме малого бизнеса. Насколько, на ваш взгляд, тема актуальна сейчас?

Действительно, это внимание волнообразно, и чаще всего его подъем связан с какими-то декларируемыми мероприятиями государства по поддержке малого бизнеса. Майские указы президента в 2018 году – всплеск интереса. Заявление правительства, что к 2024 году до 30% должны работать в этом секторе, – новый всплеск. И вот тут вокруг малого бизнеса начинаются какое-то движение, исследования, публикационная активность, выдачи кредитов в банках – причем одновременно. А потом все затухает. Не хотелось бы верить, что это лишь конъюнктурные процессы. Но на самом деле очень мало тех, для кого малый бизнес можно назвать темой «естественного» рабочего интереса. 

Однако сейчас нельзя сказать, что тема малого бизнеса находится на периферии общественного внимания. Если уровень интереса и внимания к малому бизнесу представить в форме гауссова распределения, мне кажется, сейчас мы где-то во втором квартиле, и это минимум. В частности, из-за пандемии, которая вскрыла многие проблемы в отношениях малого бизнеса и государства.

А если абстрагироваться от конъюнктурно-сиюминутных веяний и поговорить о роли малого бизнеса и ее восприятии в государстве...

Глобально – мы видим полное игнорирование малого бизнеса как объекта каких-то прав, как равного члена сбалансированного общества. Предприниматели воспринимаются как некие маргинальные элементы, конечно, не люмпены, не деклассированные, но тем не менее не имеющие возможности встроиться в эту социально-экономическую среду. Им просто не дают адаптироваться. Только предприниматель подстроится – ему говорят: мол, мы тебя сейчас тут оштрафуем, там оштрафуем. Постоянное изменение правил игры приводит к тому, что малый бизнес не чувствует себя полноценным игроком на экономическом поле, нет стабильного регулирования. Я бы не назвала это даже капитализмом, это какой-то, простите, дикий феодализм (именно в части отношений малого бизнеса с властью).

Если речь идет о крупном бизнесе (Роснефть, Сбербанк и прочие), государство воспринимает их заботы со всей серьезностью, предлагая основательные меры господдержки. Малый бизнес при этом не рассматривается как нечто важное: где-то есть, что-то делает, в ВВП большого вклада не вносит. На мой взгляд, все принимаемые законы в отношении малого бизнеса в течение последних двух-трех лет направлены в первую очередь на то, чтобы оттягивать людей в самозанятость.

Буквально недавно из Минэкономразвития пришло разъяснительное письмо, в котором Росстату рекомендуется рассмотреть корректировку методологии и в числе занятых в малом бизнесе учитывать и самозанятых. Например, для мониторинга результатов федерального проекта «Акселерация субъектов малого и среднего предпринимательства» и соответствующих региональных проектов главный целевой показатель – увеличение численности занятых в сфере малого и среднего предпринимательства – учитывает и предприятия, и индивидуальных предпринимателей, и самозанятых граждан. Как отреагирует Росстат, будет ли он менять методику – неизвестно, все пребывают в некотором недоумении.

Тогда, может быть, мы просто теряем малый бизнес как объект в прежней его конфигурации и в этом нет ничего страшного? Люди переходят в самозанятые – это удобно, меньше налогов. Не оздоравливает ли это сферу в целом?

Нет, мне кажется, что это совсем не оздоравливает сферу в целом, даже наоборот. Самозанятость в принципе не может выполнять те функции, которые выполняет малый бизнес: она не создает рабочих мест, а это самое важное, что требуется экономике, обществу, регионам. Взять, допустим, даже не регион, а поселение, очень локальный социум – ликвидации бедности внутри него и подъема уровня доходов развитием самозанятости добиться будет трудно. В то время как малый бизнес, создавая рабочие места и формируя оборот, может дать эти результаты. 

В 2017 году мы совместно с Росстатом проводили НИР в рамках глобального проекта «Роль малого бизнеса в реализации целей устойчивого развития». И был обнаружен интересный момент: в регионах, особенно социально проблемных, малый бизнес фактически опосредованно обеспечивает доходом до 70% населения! То есть приемлемый уровень среднедушевого дохода семей в регионе обеспечивается за счет участия в деятельности малого бизнеса, не самозанятости, а именно какой-то сферы индивидуального предпринимательства, включая b2c и b2b.

Но речь идет не только о рабочих местах – малый бизнес создает необходимую инфраструктуру для таких проблемных регионов. Он выступает чем-то вроде подушки безопасности, быстрее, чем крупный бизнес, перестраиваясь под влиянием проблем и ограничений, более гибко реагируя на запрос и потребности не просто своих работников, но всего локального сообщества.

А что сейчас происходит с динамикой сектора: он расширяется, сужается, может быть, имеет потенциал, для того чтобы стать полноценным драйвером экономики?

Как это ни печально, с июля 2016 года рождаемость малого бизнеса ни в одном из российских регионов выше 3 промилле не поднималась, а смертность не опускалась ниже 4 промилле, то есть, несмотря на отдельные колебания, мы видим четкую тенденцию вымирания малого бизнеса.

Например, в допандемический период, в декабре 2019 года, наилучшая ситуация с рождаемостью была в Ленинградской области – на уровне 2,7 промилле, то есть примерно 27 вновь созданных предприятий на 10 тысяч действующих. И в это же время смертность в той же самой Ленинградской области была на уровне 7 промилле. Это фактические данные: на каждое новое предприятие приходилось три предприятия, переставших существовать.

По данным Росстата, в январе текущего, 2022 года, то есть даже с учетом прогнозируемого послепандемийного восстановления экономики, рождаемость малых предприятий была на уровне 4,5 промилле, причем выше среднего по России этот показатель был только в строительстве, нефтегазодобыче и в сфере административных и сопутствующих услуг. А вот смертность МП в России, наоборот, выросла до 7,8 промилле. И вдобавок доля угасающих предприятий по итогам 2021 года составляла 3%, в то время как быстрорастущих МП – всего 0,6%. Чтобы показать масштаб бедствия, хочу назвать совсем свежие цифры. За 2021 год в России было создано почти 209 тысяч МП, но навсегда исчезло с российского рынка больше 368 тысяч. И совсем плохо, что в половине регионов соотношение рождаемости и смертности было много хуже, чем в среднем по РФ. Например, в Брянской, Архангельской, Белгородской областях, в Ставропольском и Пермском краях, в ЯНАО и Республике Коми смертность малого бизнеса в 3–4 раза была выше, чем рождаемость. Сектор МП лихорадит: новые бизнесы возникают и исчезают, как мыльные пузыри. Официальная бизнес-демография показывает, что только 78% российских малых и микропредприятий стабильно функционировали в 2021 году, остальные или исчезли в течение года, или только что открылись. Такая текучесть, турбулентность в российском малом бизнесе даже выше, чем, например, в Эстонии или Латвии (по данным Евростата). А учитывая давно известный факт, что в управлении организацией высокая «текучесть кадров» создает большие проблемы, становится понятно, почему еще большие проблемы возникают при этом в экономике страны и регионов, особенно при сложившемся у нас соотношении рождаемости и смертности.

К чему ведут эти тревожные тенденции и что будет происходить с российским малым бизнесом в ближайшие годы?

В сложившейся ситуации даже жутковато задумываться о том, куда идет малый бизнес и что с ним будет. По структуре почти три четверти малого бизнеса – это вынужденное предпринимательство. Хорошо это или плохо? С одной стороны, спасибо, что живой, и, дай бог, сможет вырасти и развиться. С другой стороны, «вынужденное» – на мой взгляд, не самый эффективный способ производства. Еще со времен рабовладения все вынужденное обладало довольно спорной эффективностью с точки зрения производительности труда и капитала.

Возьмем конкретные примеры. Минимальная доля малого бизнеса в Тюменской области составляла в 2016 году около 18%, а в Ленинградской области, которая в этом плане была лидером, – 26–27%. И к чему мы пришли за 5 лет? 11% по России! И это среднее значение, а если брать модальное значение (как наиболее часто встречающееся), по регионам эта доля будет вообще меньше 7%.

Я лично по официальным данным бизнес-демографии Росстата посчитала: средняя продолжительность предстоящей жизни в малом бизнесе сейчас составляет меньше одного года. Представляете? Мы с коллегами составили таблицу смертности: вероятность умереть в возрасте до 1 года для стартапа составляет 86%. То есть если выжило предприятие в первый год своего существования, оно уже молодец, его надо всячески поддерживать, лелеять, холить.

Как вы считаете, насколько справедливо говорить, что малый бизнес пострадал сильнее других сфер из-за ковидных ограничений?

Да, малый бизнес пострадал больше всех – просто потому, что его потери составили очень большую часть от его дохода. Соответственно, в относительном выражении это значительный удар. Многие были вынуждены прекратить работу полностью, многие не смогли получить государственную поддержку, а для некоторых даже полученная поддержка не оказалась спасением. От этого пострадали даже муниципальные организации, арендующие помещения у других муниципальных органов: арендодатель отсрочил платежи, но выплатить позже их все же пришлось.

В меньшей степени проблемы коснулись тех предприятий, которые уже пробовали работать с дистантом задолго до пандемии. В наших фокус-группах предприниматели еще в 2017 году говорили о том, что готовы к удаленной организации труда, ведь это выгодно для них. Те предприниматели, кто много говорил о всевозможных цифровых сервисах, интеллектуальных помощниках, выиграли при пандемии, потому что эта их нацеленность на дистант оказалась очень вовремя и к месту.

Как вы думаете, какие главные уроки вынесут предприниматели по итогам пандемии? Что пандемия изменит для предпринимателей навсегда?

Во-первых, главный урок – я не знаю, насколько он новый, но, на мой взгляд, очень важный, – в сознании большинства предпринимателей закрепилось, что они могут рассчитывать только на себя. Спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Даже те, кто питал какой-то энтузиазм и иллюзии о поддержке, обязательно должны извлечь этот урок.

Планируя свою деятельность, отношения с банком или инвестором, составляя бизнес-план, они в первую очередь должны рассчитывать на себя как на основной источник средств. И это очень важный урок, потому что до пандемии заемные средства на старте бизнеса играли значительно большую роль: только около 15% стартового капитала составляли собственные средства, остальное – заемные. И когда возникла такая критическая ситуация, «черный лебедь» выплыл внезапно на зеркальную гладь, оказалось, что рассчитывать на чью-то помощь не приходится. И роль «любовного капитала» была пересмотрена.

Что такое «любовный капитал»? Это когда неоткуда уже брать?

«Любовный капитал» (англ. love capital) – это форма инвестирования в бизнес от друзей, родственников и так далее, есть такое понятие в зарубежной теории предпринимательства. Это капитал, который инвестируется без обязательной отдачи: тебе могут и простить, могут не взять процент, могут бесконечно реструктурировать задолженность. Если до пандемии «любовный капитал» составлял весьма незначительную часть в структуре финансирования бизнесов, то, согласно последнему опросу, который проводил Росстат в нескольких регионах, оказалось, что доля «любовного капитала» очень существенно выросла. Видимо, это такая форма адаптации, актуальная даже в условиях падения дохода.

В теории опять-таки считается, что привлекать такой капитал плохо, потому что исчезает мотивация, исчезает обязательность получения прибыли и бизнес превращается в увлекательное хобби с неизвестным результатом. С точки зрения макроэкономических процессов есть зарубежные исследования, которые показывают, что доля малого бизнеса значимо возрастает, когда сокращается доля «любовного капитала», причем установлено, что лаг между сокращением вклада «любовного капитала» в малый бизнес и ростом доли малого бизнеса в занятости достаточно большой. И он в принципе сопоставим с лагом от инвестирования в соответствующие виды деятельности. Например, в строительстве этот эффект проявляется через 5–7 лет. Видимо, в российской социальной среде, и, наверное, не только, и в политической среде, роль «любовного капитала» иная. У нас это одна из форм достижения стабильности.

Есть еще одна интересная и важная категория, ее изучением мы много занимались, – параллельное предпринимательство. Это, на мой взгляд, форма адаптации малого бизнеса к потребностям рынка, аналогично диверсификации в крупном бизнесе. Если крупный бизнес просто диверсифицирует производство, то предприниматель – микро/малый – новые технологии, новые потребности рынка охватывает путем создания новых микропредприятий, микроточек, которым руководит один человек или одна группа людей. Я сейчас не говорю, хорошо это или плохо, но эмпирические исследования показывают, что это один из действенных способов адаптироваться к изменяющимся условиям рынка.

Люди часто закрывают бизнес не потому, что предприятие умерло, а опять-таки в качестве одной из форм диверсификации. Этот бизнес мне стал неинтересен, я его закрываю, чтобы открыть новое предприятие. В информационной системе ФНС России при этом фиксируется ликвидация предприятия, но в статистике бизнес-демографии это не считается смертью бизнеса. Смерть – это когда предприятие как форма соединения труда и капитала перестало существовать. А если оно изменилось, стало существовать в новой форме, по другому адресу, другим видом деятельности стало заниматься и так далее, то есть по-другому начали использоваться те же средства, это еще реструктуризация, то есть форма адаптации к новым рыночным условиям, а не смерть.